Дорогой надежды [= Дорога надежды ] - Анн Голон

— Он успел прислать оттуда свои показания, которые стараниями преданных ему миссионеров достигли Парижа, где попали в руки преподобному Дювалю, коадьютору главного иезуита, преподобного Маркеса, и старшего среди иезуитов Франции; из этих показаний явствовало, что действовать следует незамедлительно, руководствуясь его советами.

— Куда он еще совал свой нос?

— Насколько я понял, герцогиня де Модрибур приходилась ему родственницей.

«3наю! — чуть было не вырвалось у Анжелики. — Она была его молочной сестрой!» «Нас было в горах Дофине трое проклятых детей, — снова зазвучал в ее ушах голос Амбруазины. — Он, Залил и я…»

Анжелика испугалась, как бы ее чувства не отразились на ее лице. Она повернулась к нему в профиль и устремила взгляд в сторону окна, в которое из-за бурной летней листвы почти не проникало света.

— Я вновь задаю вам тот же вопрос, месье Антремон: как он мог прознать об этом столь быстро, презрев расстояние? Ведь он забрался за Великие Озера!

Невозможно! Уж не обладал ли он двойным зрением?

Полицейский колебался.

— Кроме того, что в этих краях не так уж невозможно быть в курсе происходящего, даже забравшись за Великие Озера, я напомню вам, что Себастьян д'Оржеваль, с которым я был хорошо знаком, был человеком выдающимся и настолько добродетельным, что это наделяло его способностями, какие невозможно встретить у прочих смертных: он мог передвигать взглядом предметы, обладал ясновидением и, должно быть, вездесущностью. Одно несомненно: он всегда обо всем знал. Стоило ему о чем-нибудь загодя уведомить меня, и я впоследствии неизменно признавал его правоту.

Эти его слова Анжелика встретила усмешкой.

— Только не говорите мне, что вы, которого я считала приверженцем Декартовой философии, призывающей доверять только разуму, вы, обязанный принимать на веру единственно вещественные доказательства, как это явствует из требований, предъявляемых в наши дни к полиции, отдаете должное заблуждениям отцов, при всей их ветхости и несомненной ошибочности!

Вообще-то я припоминаю, как вы уже обвиняли меня в убийстве графа де Варанжа, последователя сатаны, пойдя на поводу у колдуна из Нижнего города, бессовестного пройдохи, который сам был последователем сатаны, — друга Варанжа, графа де Сент-Эдма.

— Кстати, он тоже бесследно исчез, — вставил Гарро Антремон. — Вот вам еще одно остающееся нерасследованным дело, из-за которого мне не дают покоя, требуя, чтобы я выяснил, при каких обстоятельствах наступила смерть, и предоставил необходимые доказательства.

— Может быть, я виновна и в его исчезновении и гибели? — саркастически осведомилась она.

— Очень возможно. В своем последнем письме, переданном им отцу Марвилю за несколько часов до кончины, отец д'Оржеваль бросал вам и это обвинение.

— Снова он!

Он догадывался, какая ярость душит ее. Однако она не глядела ему в лицо, все так же повернувшись в профиль. Скудный серебристый отблеск падал из окна лишь на ее ресницы, которые время от времени вздрагивали. Большая часть лица была погружена в тень; только там, где угадывалась скула, свисала из мочки ее уха длинная серьга с бриллиантами, сверкавшая, как звездочка в ночи, и завораживавшая взор.

Она тем временем вспоминала отца Марвиля, с которым они встретились в Салеме. Вперя о них свой горящий жаждой мщения взгляд, он прокричал:

«У меня на груди его последняя воля, последние заклинания, последние мольбы! Я уношу с собой его послание, в котором он проклинает вас, мадам!»

— До самой смерти, превознемогая страдания, он не уставал обвинять меня. Не находите ли вы, что в таком яростном стремлении оклеветать и истребить человека, которого он никогда в жизни не видел, есть нечто необъяснимое?

— Или слишком хорошо объяснимое! Вдруг преподобному д'Оржевалю было известно из надежного источника обо всех ваших деяниях и он считал своим долгом открыть мне на них глаза и передать вас таким образом в руки правосудия?

— Его видения, его дар ясновидения вы именуете надежным источником, господин лейтенант полиции? — иронически усмехнулась она.

— Конечно, не это!

И с этими словами он взял со стола какую-то шкатулку. Указав на нее Анжелике, которая не соизволила проявить к ней интереса, он запер ее в шкафу на ключ.

— Письма эти, копии которых переданы мне преподобным Дювалем, не смогут послужить мне доказательством на мирском суде. Тем более я не стану строить на их основании обвинительное заключение. Это совершенно очевидно…

— Однако они составили основу вашей внутренней убежденности?

— Да.

Она по-прежнему не сводила взгляд с окна.

В глубине души она понимала его. Он поймал ее на лжи. Что ей оставалось делать, кроме как солгать? Но разве можно обвинять человека за то, что он блестящий полицейский?

В который раз она сделалась жертвой оговора, в который раз ей бросали обвинения люди, на самом деле близкие ей. Ведь они ей не враги! Зло не проистекало ни от одних, ни от других. Все они походили друг на друга, все хотели одного — справедливости, торжества добра. Божественного мира, который предрекал Христос! И все-таки для них она, Анжелика, была опасностью, да еще какой! Она казалась им всем виноватой. Гарро же и подавно не сомневался в ее виновности: ведь человек, вызванный к нему для прояснения истины и лгущий ему в глаза, заведомо виновен!

— Как жаль! — пробормотала она.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я так радовалась встречам с немногими квебекскими друзьями! Я знала, конечно, что столь короткая остановка и летние хлопоты не позволят толком насладиться приятным обществом, однако мне и в голову не могло прийти, что, захотев со мной свидеться, вы станете бросать мне в лицо новые обвинения.

Вы не можете не знать о помощи, которую мой муж оказывает сейчас в устье Сагенея губернатору Фронтенаку. Мне пришлось расстаться с ним и продолжить путь самостоятельно, чтобы отдать нашу дочь мадемуазель Буржуа, которая займется ее воспитанием. Мне одиноко, мною владеет грусть, я обеспокоена и вот она, дружеская поддержка, которою я нахожу у вас! (Она заметила, что он сжал кулаки и дрожит от бессильной злобы). Посещая Квебек по пути в Монреаль, я справлялась о вас, месье Гарро, но мне ответили, что вы в поле…

— Я и впрямь был там! — вскричал он почти отчаянно. — У себя в имении. Меня отвлек от страды мой секретарь, который доставил очень срочные и угрожающие послания, приплывшие из Франции. Вот я и поспешил назад, боясь вас упустить.

Он обреченно указал на бумаги и раскрытые папки, устилающие его стол.

— Все это исходит, как всегда, от господина Кольбера, но тут нет числа всяческим ответвлениям, интригам, соперничающим самолюбиям. Поди знай, кто на самом деле стоит за приказами, которыми он обстреливает меня, как из пушки…

— Ясно одно, месье Антремон: король не лишил нас своей дружбы. Мы располагаем достаточными подтверждениями этого. Если за этими скандальными и смехотворными требованиями стоит сам Кольбер, то это значит, что он действует, не уведомляя государя; впрочем, я сомневаюсь, чтобы этот министр, человек уравновешенный и не вмешивающийся в столь суетные делишки, был в курсе происходящего.